Протоколы колдуна Стоменова - Страница 3

Следователь: — И что, найдется такой кретин, который не выбросит это письмо в корзину для мусора, а мыло покойничье искать будет?

Стоменов: — Найдется, не найдется — дело неважное, да только помрет этот недруг или заболеет тяжко. Все то, где жизнь со смертью пересечение делает, очень большую силу имеет. Иная вдова, когда муж умирает, в гроб его ложит вещь свою, словно преданность свою доказать хочет, да только это, по нашему разумению, почти тем же будет, что и руки на себя наложить. Смерть это означает скорую для вдовы ентой… А коли не торопишься в царство иное, то помни — не ложи к покойнику ничего своего, а только его вещи дорогие и при жизни ему значимые. Не ложи к покойному и ничего чужого, если только умысла не держишь извести владельца вещи этой. А пуще всего следи за тем, чтоб детское что-нибудь не попало в могилку: дети особенно слабые будут при пересечениях жизни и смертного часа.

Следователь: — Гуманист, я погляжу! О дитях заговорил…

Стоменов: — Чего ерничаешь, Борислав, аль обидел чем? Говорю, потому как надобность имею, и ничего другого не преследую. Ты все за девку эту переживаешь? Да остынь, уймись, тебе какое дело до нее будет. Убил — ну и убил, нужда мне в этом была — а ты, гляди-ка! Никак к мучителям людским приписать меня удумал? Так напрасно это, потому как никаких удовольствиев от убиения я не получаю. Тебе велено меня слушать — вот и слушай, словечки свои мудреные попридержи… Коли умный, так и сам опосля поймешь, меня слухая, почто я девку жизни лишил, а коли нет — другие узнают, невелика беда.

Никола так учил нас: если говорить хочешь, то говори, а заботы о том, поймет тебя слухатель твой или не поймет, в голове не держи. И мне, Борислав, от разумения твоего сытости не прибавится…

Кристо Ракшиев (дневниковые записи)

Я всегда помню больше того, чем следовало бы обычному человеку. Многие вещи: события, поступки, произнесенные слова, картины прошлого — мне хочется забыть, похоронить их навсегда в недрах своего серого вещества… Но нет, память, моя треклятая услужливая память — она с невероятным упрямством цепляется за тысячи ничего не значащих для меня лиц, за десятки тысяч страниц исписанных бумаг, из которых добрую половину я помню, — помню, черт подери! — вплоть до каждой запятой… Я зритель, который просиживает задницу в кинотеатре своего бесконечного прошлого, я прожил большую половину своей жизни в этом затхлом кинозале, в полном одиночестве…

Сегодня я сел за свой облезлый письменный стол — и получился девятый день допроса. Словно кто-то толкнул меня под руку, ткнул носом в стопку писчей бумаги… Я ничего не делал, я только сидел и записывал то, что я слышу. Второй раз я в полной мере пережил то неуловимое беспокойство, которое я испытывал тогда, в кабинете следствия… Нет, в начале было только беспокойство — и ничего другого. Страх пришел позже, тогда, когда я увидел своими глазами то, что случилось со Стефаном… Бледный, как мел, он мочился прямо в углу палаты, сидя на корточках и озираясь пустыми невидящими глазами… С уголков его губ стекала слюна, и это было последнее, что я увидел в его лице. Санитар ударил его резиновой дубинкой по шее — он рухнул на пол и, наверное, разбил себе лицо… Дверь захлопнулась. Занавес…

Неужели я так плохо разбираюсь в людях? Стефан — почему он? Борислав мне казался послабее, с червоточиной — но время идет, я иногда вижу его в столовой, он не изменил своим вкусам и привычкам, на его столе всегда яичница и стакан томатного сока…

Девятый день допроса… Второй день… Одиннадцатый… Четвертый… Пишу рывками, кусками — как идет. Но в одном я уверен точно — каждая буква моих стенограмм звучала в том кабинете из уст следователей и ЕГО уст…

Меня разрывают в клочья мои воспоминания. Меня разрывают на части те противоречивые чувства, которые я выношу из них, которые я переживаю вновь и вновь… Он бог мой, которого я слушаю вечность. Нет! Он неодолимая слизь, болото, паук, в сети которого я попался… Он пьет мою кровь — а я улыбаюсь и смотрю в его глаза… Да, да, я молюсь на него — и я его ненавижу…

Когда-то мы его убьем. Но не сейчас, не скоро еще, и это очень хорошо. Пускай он поживет подольше…

Пишу, пишу, пишу…

Шестой день допроса

Стоменов: —…Ты с нами? Ты наш? Ты знаешь те истины, которыми ведаем мы!?.. Нет? Чего же ты хочешь тогда?.. Отомстить? Убить? Превратить своих врагов в больных и немощных людей? Уничтожить все то, что для тебя есть Помеха, но не соприкасаясь с нашей силой, нашей верой, нашими знаниями?.. Так устроен мир: если Слабый ударил в спину ножом Сильного, если выстрелил из подворотни — кто слаб здесь, а кто силен? Скажи мне, Ты, претендующий на могущество! Жалкая букашечка, ты сидишь и боишься меня, тайком стираешь пот со своих ладоней, тискаешь липкую рукоять своего пистолета…

(Шепотом, наклоняясь). Давай, давай, я тебе подскажу, я тебе помогу. Не слушай меня, просто иди за моим голосом — и тебе откроется дверь, в которую ты войдешь…

Молчи! Три дня молчи, не пророни ни слова. Лучше всего уединиться, чтобы посторонние тебе не помешали. Это ты сможешь, я знаю. Некоторые разговаривают во сне, но ты не из таких… (сигнал прекратить запись допроса).

К женщинам тебя не тянет, это не очень хорошо. Когда есть желание, которому ты не даешь реализоваться, оно рождает истерию — это энергия, если уметь ею пользоваться. Но ты не умеешь… В дубовую коробочку, которую ты достанешь, набери земли с могилки. С какой именно — я говорю, а ты идешь за моим голосом. Недруг твой мужчина — и это первое: бери землю с мужской могилы. Найди смерть случайную, нежданную — таких много сейчас: вдруг — и нет человека. Коробочку свою землей с этой могилы наполни, а собирай ее только после полуночи… Укради еще вещицу, в его руках частую, она тебе понадобится. Фотографию его отдашь в ателье, закажешь надгробный портрет небольшого размера. Как только земля могильная, портрет, вещь будут у тебя — с полуночи любого дня МОЛЧИ! Три дня и три ночи уединись и не пророни ни слова. Идешь в первую полночь за голосом моим и хоронишь на краюшке кладбища свою кошку, которую ты убьешь… (сигнал продолжить запись). Есть земля обычная, а есть земля кладбищенская: мир земной и мир иной, и между ними граница, идешь за моим голосом, как мостик между берегами рек… Кошку закопаешь на мостике этих миров и проведешь по нему врага своего… Отсюда — туда. Во вторую полночь зажги свечу долгую или огонь разведи, только лишь бы само горело, пламя было. Костер лучше будет, ибо шерсти клок кошачьей, когда почувствуешь себя соответствующе, бросишь в огонь и затем спи… Сиди рядом с огнем и вспоминай все те беды, с врагом связанные. Не анализируй, не размышляй — вспоминай, вспоминай, вспоминай… Когда ярость переполнит тебя — бросай шерсть в огонь, после чего ты вскоре уснешь. В третью полночь рядом с зарытой кошкой выроешь могилку, положишь туда вещь его, засыплешь запасенной могильной землей, положишь сверху портретик надгробный и камушками выложишь сегодняшний год. После этого — если вправду все сделал как надо — умрет твой враг, если небрежен был в чем-то — очень худо ему будет, ошибешься и землю с женской могилы возьмешь — то жену его бесплодною сделаешь…